Челищева Наталья, "Кошка", "Кэт Ниоткуда"

Петербургский автор песен, основатель самиздатовского журнала "Панфиловский переулок", посвящённого, в основном, творчеству Константина Кинчева. Один из организаторов концерта памяти Александра Башлачёва на Свечном переулке. Участница этого и множества других подобных концертов.

22 марта 2006
Санкт-Петербург

ЛН: Семнадцатого февраля 1989 года ты организовала концерт памяти Башлачёва на Свечном переулке. Расскажи про него, пожалуйста. Как появилась эта идея? Кто туда пришёл?

НЧ: Идея появилась в недрах Свечного переулка. У этой идеи было несколько авторов, в том числе, несколько человек, имён которых я уже и не назову за давностью времени. Одного человека назову – это Татьяна Веретяхина (сейчас – Савина, по третьему мужу) по прозвищу Волчица, из Москвы. И я, и Катя Борисова, которая тоже подключилась к организации.

Почему это получилось? Это получилось потому что, во-первых, было неожиданно образовавшееся абсолютно свободное помещение и было большое количество людей, которые хотели выступить на таком концерте.

До этого у нас была идея организовать концерт памяти Александра Башлачёва в рамках программы Молодёжного центра на Фонтанке. Мы пытались там выбить помещение, смотрели зал, смотрели аппаратуру, но, к сожалению, не сошлось, поскольку хозяева этого помещения посчитали для себя нецелесообразным выделить зал под такое мероприятие. Потом мы ездили к теперешнему Начальнику Камчатки, хоть убей, не помню, как его зовут. Пытались с ним разговаривать на эту тему, но тоже не сложилось. А на Свечном было совершенно пустое, никому не подчиняющееся пространство, огромная комната больше 20-ти метров, а то и больше 30-ти, с хорошей акустикой, такое камерное, домашнее помещение. Очень хорошо всё получилось. Со многими людьми, которые там играли, мы долго поддерживали отношения и ещё несколько раз выступали в одном концерте, но уже по другим поводам.

Последний раз мы выступали в концерте памяти Башлачёва, который делал человек по имени Олег Болдырев (сейчас он живёт в Москве) в клубе "Белый кролик", это было 20 февраля 1994-го, а может быть, 1993 года.

ЛН: То есть вы ежегодно такие концерты устраивали?

НЧ: Нет, у нас была задумка делать это ежегодно, но, так или иначе, не получилось. Вышло только несколько раз. Один из первых был, собственно говоря, на Свечном, а один из последних, заявленных нами, был в клубе "Белый кролик".

ЛН: А что это было за помещение на Свечном?

НЧ: Это был бомжатник. Причём он был не в частью "Дома мира и милосердия", который себя позиционировал как центр альтернативной культуры, а просто брошенным домом на Свечном переулке, дом 13, в глубине квартала. Там было несколько пустых брошенных домов под снос или расселение, но там ещё было электричество, а газа уже не было. Там, в общем-то, было тепло и можно было жить.

В основном люди жили в огромном доме, который занимал почти квартал, "Доме мира и милосердия" - Свечной переулок дом 3. В доме номер 13 проживало меньше народу, но там было больше свободных мест. Вот, собственно говоря, там мы организовывали это мероприятие.

Был ещё один автор идеи и организатор – администратор и основное действующее лицо литературного общества в одном из молодёжных клубов, которое существовало а районе станции метро "Электросила". Его прозвище было "Сократ", а звали его Михаил Александрович. Настоящую фамилию, ей-Богу, не вспомню. Он был сильно старше нас всех, проникся идеей этого мероприятия и помог с точки зрения организации, сильно выручил с рекламой мероприятия, очень много людей пришло на этот концерт с его подачи.

ЛН: Много народу собралось тогда на этот поминальник?

НЧ: Сравнительно много. Естественно, на стадионные или даже на клубные вечеринки собирается больше людей, но, учитывая, что совсем не было рекламы, совсем не было раскрутки этого мероприятия, – то есть такое сарафанное радио, только для своих, всё-таки эта комната была забита под завязку, практически целиком. Человек 70 было.

Очень много было незнакомых людей, которые познакомились там, услышали друг друга в первый раз. На самом деле остались только самые приятные впечатления и воспоминания, а главное, было понятно, что такое мероприятие вообще имеет право на существование.

Почти никто из людей, которые там собрались, не был знаком с Башлачёвым лично, очень мало кто слышал его песни при его жизни, потому что уже выросло немножко другое поколение, но, тем не менее, они остались.

ЛН: А кто выступал тогда?

НЧ: Поздняя прослойка хиппи, которая проживала в этом доме. Выступала творческая группа студентов педагогического, тогда ещё, института имени Герцена. Одну девочку из этой группы я очень часто встречала на андеграундных концертах, она как начала петь тогда, так, собственно говоря, для неё началась всё эта сфера деятельности, сфера жизни.

Там были люди, которые пришли вместе с Михаилом Александровичем из литературного общества, они читали стихи. Там были Катины знакомые, более старшее поколение уже очень серьёзных гитаристов и музыкантов, чем мы, учитывая, что мы-то были щеглами, нам было по 17 лет, а им было сильно за 20, а то и к 30-ти. Для нас это было серьёзно и здорово.

Олег Болдырев выступал. Я первый раз его там слышала. Потом у него была своя рок-н-ролльная ассоциация, а сейчас он держит ресурс в Интернете (http://musiclib.ru), на который выкладывают все профессиональные и непрофессиональные записи, сделанные тогда. Можно бесплатно зайти и всё скачать, есть даже поисковик: что есть на какую тему, в каком стиле, в каком жанре и т.д.

ЛН: Расскажи, пожалуйста, про визиты на Ковалёвское кладбище. Вы там уборку делали, сажали что-то?

НЧ: Мы сажали вишенку, в память о песне "Вишенка" ("В поле вишенка одна ветерку кивает..."). Она простояла какое-то время и то ли замёрзла, то ли её кто-то выкопал, то есть она пропала, не сохранилась.

Летом 1990-го там появился каменный памятник. Его привезли из другого города. Если мне не отказывает память, то был такой момент, что там затирали имя прежнего похороненного. То есть это был не новый памятник. Однако вот тут я ручаться не буду, утверждать не могу, но осталось такое воспоминание, что затирали предыдущее имя, выбивали новое, не очень красиво получилось.

Изначально должен был быть другой памятник. Хотели, чтобы он совершенно иначе выглядел, но в итоге как-то очень быстро, по-тихому и без огласки, поставили то, что сейчас стоит. И какой-то был разговор, что, собственно говоря, очень дёшево обошёлся этот проект, и очень быстренько всё сделали.

ЛН: Ты сама тоже выступала на поминальнике "на Свечах"?

НЧ: Да.

ЛН: То есть твой интерес был не праздным, ты что-то писала и играла?

НЧ: Да я писала и играла очень долго, последний раз я играла что-то несколько дней назад. Какой-то период я играла интенсивно, постоянно, ездила по фестивалям, по концертам. Потом у меня родилась дочка, я стала делать это гораздо реже. Потом с моей гитарой произошёл несчастный случай: она очень долго висела в неподвижном состоянии над батареей центрального отопления, и, когда я её сняла оттуда, стало ясно, что она уже не жизнеспособна. Тем не менее, я как раз тогда начала активно выступать, и мне было интересно. Это было одно из первых моих выступлений на большую аудиторию. Катя Борисова меня услышала первый раз тогда, до этого она меня воспринимала по-другому немножко.

ЛН: А сейчас ты также называешься "Кэт Ниоткуда" или как-то по-другому?

НЧ: Да нет, упаси Господь, я себя давно уже называю по имени и по фамилии, как в паспорте написано.

ЛН: У тебя сейчас бывают концерты?

НЧ: Да нет. Концерты – это громко сказано. Я работаю в школе и периодически выступаю на творческих конкурсах преподавателей и людей, которые подвизаются и причастны к этой профессии.

ЛН: В какой-то момент ты перестала ездить на могилу?

НЧ: Да. Вот, дочь у меня родилась, и мне как бы стало со временем очень сложно. Ребёнка не потащишь, ему очень трудно объяснить. Куда? Зачем? Мы с ней вдвоём живём, я ращу её одна, мне совершенно некому её перепоручить на это время.

ЛН: У Джоанны Стингрэй был такой проект: она хотела показать Башлачёва по американскому телевидению. В небезызвестном интервью она задаёт ему вопрос: "Как ты думаешь, поняли бы тебя американские зрители?" Он сказал, что да, конечно, поняли бы. А как ты считаешь?

НЧ: Нет. Возможно по каким-то... ну совершенно... мифическим закономерностям его поняли бы люди, которые уехали из этой страны, причём с первой волной эмиграции. Те люди, которые эмигрировали в 70-80-е годы, на диссидентской волне, на еврейской волне и позже, – у них были совершенно другие жизненные приоритеты, им бы это вряд ли было близко. Людям, которые сейчас вырастают, уже сложно понять, о чём пел Башлачёв, потому что они выросли в совершенно другую эпоху, они выросли в совершенно другом социальном контексте, и им слишком многое нужно объяснять. Объяснять, почему это так, а не иначе, потому что любой текст является текстом в символическом смысле. В семиотическом смысле текстом является любая фраза... Даже вот, скажем, более, на мой взгляд, простого по фактуре стиха, более простого по лексике Цоя сейчас не понять до конца на сто процентов тем детям, которые учатся в школе и слушают альбом "Звезда по имени Солнце". Есть совершенно неподъёмные нюансы.

ЛН: Что такое "Время колокольчиков"? Что это за время? Чем оно характеризовалось?

НЧ: "Время колокольчиков" – это определённая эпоха, это определённое время в нашей культуре. Это часть культуры. Один из очень важных и очень значимых, знаковых этапов нашей культуры, который родился в середине 80-х, а завершился, на мой взгляд, в середине 90-х годов XX века.

ЛН: Это хорошее время было?

НЧ: Это изумительно хорошее время, конечно. Это очень творческое время, это время, когда большое количество людей реализовалось, заявило себя в творческом смысле, когда не было настолько глобальной власти денег над любым творчеством. Сейчас, по большому счёту, нет ничего запрещённого: можно издать всё, можно спеть всё, что угодно, лишь бы платили.

Я бы сказала, что "Время колокольчиков" – это время самиздата в большом смысле, в обобщённом смысле, в широком смысле. Огромное количество андеграундной литературы, перепечатанных, растиражированных на пишущей машинке, под копирочку, вещей. Огромное количество магнитофонных записей, слушая которые, никогда не задумываешься о качестве звучания, о микшировании или количестве инструментов, потому что ловится суть: либо она есть, либо её нет. Тут как "любит – не любит", либо да, либо нет.

Потом всё ушло. Один из редакторов журнала, выпускаемого на очень хорошем уровне в городе Медногорске, за Уралом, приезжал сюда летом 1998 года. Мы с ним о чём-то разговаривали, он брал у меня интервью для своего журнала как у редактора другого самиздатовского ресурса в своё время. Уезжая, он сказал мне такую фразу: "На самом деле я уже понял, что это становится бессмысленным. Сейчас можно издать всё, что угодно. И не нужно обманывать себя, думая, что ты делаешь что-то настоящее, непродажное и только по этому издаёшь на таком низком уровне, не можешь раскрутиться и сделать более адекватный внешний вид. Это такая ловушка, надо понимать и быть честным по отношению к себе". "Время колокольчиков", на мой взгляд, закончилось тогда, когда люди начали обламываться вот с такой идеей в голове.

ЛН: А с чего оно началось?

НЧ: А началось оно, на мой взгляд, с момента, который я, естественно, не застала, так как была в несознательном возрасте. Для разных людей оно началось в разное время. Началось с квартирных концертов, с самого факта возможности и востребованности квартирных концертов, особенно в крупных городах, а потом уже на периферии, куда всё приходит гораздо позже. Как жанр, как возможность себя подать, такой способ организации концерта, на мой взгляд, и есть, в широком смысле, суть культурного ресурса, который объединял в себе литературу, изобразительное искусство на маленьких таких полуподвальных выставочных площадках, музыку, инструментальную музыку и так далее.

ЛН: То есть дело, в первую очередь, в потребности самовыразиться?

НЧ: С одной стороны, в потребности самовыразиться, а с другой, в восторге от нарушения определённого запрета с точки зрения официальной власти. Это – первое. Второе – это возможность заработать денег. Есть люди, которые никогда не играли бесплатно, даже в самые-самые-самые глухие времена, когда за это сажали. Находили способы взять с человека хотя бы по три рубля за концерт.

Был, например, концерт памяти Саши Башлачёва в Рок-клубе. Приехал сибирский человек Дима Ревякин, группа "Калинов Мост", очень известный и очень талантливый человек. У него были деньги на билет только в один конец. И даже на этом концерте пустили шляпу по рядам, чтобы собрать ему денег на обратную дорогу.

Костя Кинчев, человек тоже известный, водил с собой на квартирные концерты своего знакомого, который собирал по три рубля со всех присутствующих и сразу уходил. Поэтому, когда приходила милиция, Костя говорил: "Ничего не знаю, денег нет ни у кого, я тут на дне рождения у товарища пою", - действительно, обыскивали, денег не находили, верили и уходили обратно. Поэтому свою гитару Костя Кинчев называл "кормилицей", она его действительно кормила. Он, как раз, бесплатно никогда не играл, даже в самые сложные времена.

ЛН: Если прелесть нарушения запрета столь важна, то выходит, что в демократическом обществе не было бы такого феномена? То есть жесткость режима в результате сослужила хорошую службу.

НЧ: Жёсткость режима и многие другие особенности нашего социального и исторического развития сделали вообще возможным такой всплеск высокой литературы, высокой культуры, высокой гражданской, духовной, религиозной и прочей позиции, которую мы имели в тот период. Потом она была забита деньгами с гораздо большей быстротой, жестокостью и необратимостью, нежели её пытались задавить силами КГБ и всех остальных структур и организаций. Всё-таки, в итоге, рыночная экономика добила это движение гораздо быстрее и более необратимо.

ЛН: А каким самиздатом ты занималась?

НЧ: В течение четырёх лет я издавала журнал "Панфиловский переулок", посвящённый творчеству Константина Кинчева и группе "Алиса", с одной стороны. С другой стороны, посвящённый неформальному, не раскрученному творчеству разных людей в целом. Я очень много публиковала неизвестных людей.

ЛН: Это в Питере всё происходило?

НЧ: Да.

ЛН: А прекратилось как?

НЧ: А прекратилось чуть-чуть пораньше, чем ко мне приезжал тот человек из города Медногорска, в связи с тем, что появилась реальная техническая возможность делать цветную обложку, делать хорошую полиграфию, теоретически была возможность работать в хорошем текстовом редакторе, т.е. делать всё красиво. Однако совершенно не хватало денег, это перестало окупаться, хотя мы сотрудничали с магазином "Castle Rock", я клала журналы в "Феньку Рок-н-ролл", чтобы они расходились, у меня была колоссальнейшая рассылка по стране, т.е. огромное количество людей, которым я отправляла этот продукт только за оплату пересылки. В итоге, собственно говоря, как мы ни считали всем небольшим коллективом редакции этого журнала себестоимость какого-то очередного следующего номера, в итоге стало понятно, что даже если мы взвинтим цену с десятки чуть ли не до пятидесяти рублей за номер мы всё равно не окупим расходов на малотиражную цветную печать.

Однако хотелось сделать красиво, у меня было очень много графики, хороших фотографий, которые нужно было либо подать хорошо, либо никак, потому что они теряли смысл, если их на ризографе или на ксероксе печатать. С другой стороны, как ни крути, тысячный тираж мне было не продать физически, а на сотенном тираже мы бы никогда не окупили вложенные деньги. Вот так это и прекратилось.

ЛН: А каков был реальный тираж?

НЧ: Порядка трёхсот экземпляров. Сначала был тираж порядка ста экземпляров, потом, когда появилось большое количество читателей и подписчиков, которые постоянно, так или иначе, рассчитывали на очередной номер, тираж вырос до трёхсот. Он постоянно допечатывался, пока была возможность пользоваться бесплатным ксероксом в институте архитектуры и дизайна. У меня там работала одна их моих знакомых, которая или даром или за очень маленькую цену делала нам тираж.

ЛН: Сколько номеров удалось издать в конечном итоге?

НЧ: Одиннадцать. Каждый номер как альманах готовился.

ЛН: Это – один в полгода.

НЧ: Примерно так. С разной интенсивностью, потому как, во-первых, материал собирался по-разному. Во-вторых, я никогда не подгадывала под какие-то события, это просто не получалось: пытаешься что-то сделать, собираешь материал, а потом что-то не совпало, не сошлось, и событие прошло, а то, что собрано в макет, уже неактуально, поскольку дорого яичко, как известно, к Христову дню.

Последний номер вышел, когда был издан альбом Кости Кинчева "Jazz". Мы сделали красивый макет, с большим количеством фотографий, ссылок и воспоминаний. Напечатали его, привезли в Москву на Горбушку и продали всё прямо на концерте. Единственный раз так вышло.

Я пыталась договариваться с Кинчевым на тему возможных денежных отчислений ему, раз мы торгуем на его концерте, но он, слава тебе Господи, воспринимал меня как девочку несуразную, неразумную (у нас разница в возрасте довольно большая – 15 лет). Он сказал: когда совсем раскрутишься, когда будешь деньги лопатой грести, тогда-то я буду акулой шоу-бизнеса и буду с тебя требовать проценты, а пока просто продавай.

ЛН: А ты ещё что-то издавала?

НЧ: В 2002 году у меня вышла книжка про Костю Кинчева, небольшая такая. На большую мы не сошлись с издателем и с героем в цене проекта, потому что я перестала быть маленькой девочкой, а стала вроде как постарше.

ЛН: А он не способствовал никогда и никак?

НЧ: Нет, почему не способствовал? Прежде всего, он хорошо к нам относился, это главное. Он никогда, ни единого раза, не выступил ни с какой претензией, несмотря на то, что имел немереное количество оснований.

Деньгами не помогал. Адрес мой давал всем подряд. Если кто приходил к нему, какой-нибудь художник предлагал воспользоваться своими рисунками, он ему давал мой адрес и говорил: "Вот тебе человек, иди туда, пожалуйста, там будут тобой пользоваться со всех сторон". Со мной очень долго работал художник Женя Синцев, который сейчас живёт в Ставрополе, он нам оформил несколько номеров, я была страшно благодарна, потому что он действительно очень талантливый график, красивые вещи делал.

ЛН: В "Переулке" были материалы, посвящённые Башлачёву?

НЧ: Были, в третьем номере. Именно этот номер я собирала, когда мы делали концерт "на Свечах". Там были тексты, была притча человека, который читал её прямо на концерте. Там был текст, который мною был подобран у Ковалёво, текст московского журналиста по имени Ян, он назывался "Полигон самоубийц". Там были стихи новгородской девочки Светы Суворовой, изумительной, колоссальной журналистки, которая очень долго потом работала в жанре статей и заметок о рок-н-ролле, а также писала изумительные стихи. Т.е. один из номеров посвящён Башлачёву, там больше ничего и не было.